Часом позже британцы отогревались в музее.
– У эрзянского народа много интересных традиций и разных диковинок, – рассказывала Ежевика тоном школьной учительницы. – Например, самогонка на мертвых пчелах. Это – настоящая мордовская виагра.
Гости тут же нацедили по стакану.
– К тому же у нас есть особый шумовой инструмент лю ляма…
Она достала из-за печки огромный резной дрын с колокольчиками.
– Стукнешь три раза о землю – и проблемы с мужской силой как рукой снимет.
Уилл и Малколм посмотрели друг на друга, но никто так и не решился взять люляму первым.
– Еще можно играть на ступе… – тут Ежевика схватила деревянный пестик и зашурудила им в почерневшей колоде. Изба окуталась облаком пыли. – По народным поверьям, это помогает… Да вы уже и так догадались.
Британцы дружно закивали.
– Ну, за народную медицину! – стаканы звонко стукнулись в воздухе, и целебная самогонка хлынула в глотки.
Вдруг Малколм побледнел как полотно.
– Я, кажется, пчелиную лапку проглотил, – объяснил он испуганным сельчанам. – А я – веган. Мне мясо есть нельзя…
В соседней комнате настраивал скрипки ансамбль «Торама».
– Старики говорят, что эрзянские песни предназначены для общения с высшими силами, – рассказывал Александр, один из солистов. – Они длинные, и их нельзя допевать до конца. Иначе можно уйти к предкам. В Пензенской области знакомая исследовательница общалась с бабушками, записывала фольклор – и вдруг оказалась на улице. Не помнила ни последнюю песню, ни как выходила из дома. Хорошо хоть диктофонная запись осталась. Однажды у нас в ансамбле певица случайно ушла в транс прямо на сцене. Пришлось уносить и приводить в чувство. И никогда нельзя закрывать глаза! Иначе можно раствориться в звуке. Мы с ребятами постоянно следим друг за другом и одергиваем, если что. Эрзя и мокша издавна считали, что народ спасет музыка. Легенда гласит, что наш царь Тюштя в конце жизни вознесся на небо к своему отцу, богу грома. Но он оставил на земле трубу Тораму и наказал дать сигнал, если придут тяжелые времена. Тогда он вернется и поможет нам. Сейчас, когда мы теряем свой язык, а деревни пустеют, самое время трубить…
График съемок, кажется, для того и существует, чтобы его срывали. Особенно в российской деревне, да еще и в непогоду. Стараясь наверстать упущенные часы, я чувствовал себя муравьем, пытающимся усмирить стадо бизонов. Деревенские смотрели на мои попытки с жалостью – что толку спешить, когда здесь столетиями ничего не меняется, а ежели и происходит что-то быстрое, так пожар или другая беда! Общее мнение выразила широколицая улыбчивая бабушка:
– Не спеши, коза, в лес. Все волки твои будут!
А я со вздохом вычеркивал из графика очередной совершенно необходимый пункт и думал: «Всего один день в Мордовии остался. Дальше поспокойнее будет…»
Черный джип обошел нас, стремительно рванул на обгон и, уже далеко впереди, отчаянно попытался вклиниться между двух грузовиков. Не получилось. Бедняга вильнул перед встречной фурой, пошел юзом и откинулся в кювет. Пытаясь успеть до заката, я вез съемочную группу и Ежевику в Саратов. Борис с англичанами должен был подоспеть завтра – когда незадачливому промоутеру заштопают ухо.
Вопреки мрачным прогнозам оператора Саши, мы доехали живыми. Более того, нас без проблем поселили в гостинице, а затем блондинка в модных очках повезла всех на большом красном автомобиле в клуб, покормить. Опытные путешественники пригорюнились. Было ясно, что фатум театрально выжидает перед особо скверной каверзой. Блондинка тем временем достала крохотный телефон и защебетала:
– Скажи всем, что завтрашний концерт отменяется. Оформляем возврат билетов. Англичане не приедут. Повторяю: англичане не приедут…
– Я ничего не мог поделать, – скрипел в трубке голос Бориса. – Это все Уилл. Целый вечер плакал и умолял. Говорил, что мое ухо было знаком судьбы, намекающей, что они уже никогда не покинут российские снега. Минута промедления – и будет поздно. А у него двое детей, он, дурак, жить хочет. Купил я им билеты на поезд до Москвы. Отдохнут денек – и в Лондон, подальше от тюрем, пожаров и мороза…
Две недели спустя наша команда подсчитывала потери. Борис говорил, что вконец разорен, а потому участвовать в расходах не будет. Я сетовал на строптивого редактора. Только фотограф Саша улыбался – хронический безработный, он как отправился в поездку без гроша, так и вернулся не слишком разбогатевшим. Держа на коленях компьютер, он переговаривался по интернету с музыкантами. Уилл собирал лайки под селфи в косоворотке, а Малколм сменил аватарку в фейсбуке на деревянного мордовского козла.
Вскоре холод разбитого автомобиля, пожар и шрам на ухе поблекнут, из жутковатых сделаются комичными, даже милыми. Уйдут застолье с неизменной мордовской «медвежьей лапой» и выспренние речи на пресс-конференции в Саранске. Останется только гул в старом доме-музее человека с замечательной фамилией Ромашкин – отца-основателя мордовской этномузыки. Тогда, поздно вечером, пол ходил ходуном, дребезжали стекла, раскачивались лампы. Фольклор, словно древний бог, оживал у нас на глазах, облачался в современную одежду – и она ему шла. Все были равны, все пели, плясали, дудели, и удивительным образом из хаоса рождалась новая музыка – не русская, не эрзянская и не британская, а общая. Одна на всех.
Гитара Малколма рычала так, что воздух дрожал, босая Ежевика била скалкой о печную заслонку. Обереги на ее тяжелом поясе звенели, как колокольчики. Хор девушек восклицал на эрзянском:
Господи! Хозяйка дома Юртава,
Хозяйка хлева, матушка,
Не пугайся нашего крика,
Не дрожи от нашего шума…
Уилл горланил блюз о том, как бесконечно тянется время в ожидании любимой, а он все зовет ее и надеется встретить с ней рассвет. «Ойме» подпевала словами языческого обряда встречи невесты, записанного у бабушек в селе Старые Турдаки:
Вай, я приду, приду
Пораньше на заре,
Утром раненько.
Вот уже солнце садится,
Вот уже сумерки настали,
А ее все нет,
А ее все нет.
Эта музыка была так прекрасна, что слезы подступали к глазам, и я знал: что бы ни случилось дальше, все наши глупости были не зря…
Пока я мечтал, Саша давал Уиллу в чате урок русского языка:
– Неправильно говорить «Иди в пиццу». Как ты не можешь запомнить такое простое слово!
– У