Жилин молча кивнул. Спорить не имело смысла — Марцин был прав. Числа, вот что действительно им требовалось.
Теперь он понимал их цену. В рейдах интуиция значила больше, но здесь, в архиве, цифры превращались в оружие. Он учился видеть в них закономерности: ритм исчезновений, схемы передвижений, циклы тревожных сигналов. Графики больше не были просто линиями — они рассказывали истории.
Работа захватывала, дни сливались, и только глубина теней за окном подсказывала, что ночь сменила день. Пальцы ныли, глаза краснели от тусклого света. Он не замечал, как всё ближе склоняется над столом, будто цифры могли прошептать ответ.
Внутри него сражались две силы. Одна жаждала добраться до сути, разобрать следы Роя по крупицам, выстроить закономерности, проникнуть в его суть так же, как некогда проникал в ландшафт пустоши, ориентируясь не по картам, а по интуиции и опыту.
Следствие тоже было боем — невидимым, скрытым за страницами отчётов и голосами допросов. Здесь требовалась та же внимательность, что в рейде, где ошибка стоила жизни.
Вторая часть души задыхалась. Мозг работал с цифрами, а тело скучало по рёву двигателей. Время среди бумаг оседало тяжестью. Вячеслав ловил себя на том, как пальцы бессознательно водят по столешнице, будто переключая передачи на коробке старой фуры. Выходя на улицу, искал в воздухе терпкий, горький запах пироцелия — запах дороги, свободы, движения. Но вокруг был только пыльный, застойный воздух административных кварталов.
Каждый вечер закрывал глаза и слышал пустошь. Гул моторов, короткие переговоры по радио, скрип бронированных дверей. Мир, в котором существовал по-настоящему. Здесь, в Гильдии, каждый шаг был приглушённым, каждое движение — выверенным. Даже эмоции казалось, следовало выдавать дозировано.
Он понимал: его держат в тени не просто так. Важный козырь нельзя разменивать по мелочи. Ещё не время выходить в поле. В картине оставались пробелы, не хватало ключей. Чем глубже он погружался в суть Роя, тем яснее становилось: рано или поздно придётся вырваться из этих стен.
И вот тогда две части сойдутся в единое целое.
Следователь и караванщик. Аналитик и воин. Тень и охотник.
Ночь выдалась холодной, затянутой низкими тучами, давящими на город. В узком кабинете, среди стопок бумаг и плёнок, пахло пылью, чернилами и усталостью. Жилин сидел за столом, склонившись над отчётами, десятки страниц скользили сквозь пальцы.
Дверь открылась тихо. Марцин вошёл не торопясь, поставил на стол тяжёлую бутылку настойки. Без слов разлил по стаканам, сел напротив. Лёгкий звон стекла, первый глоток — жгучий, отрезвляющий. Разговор завязался сам собой, словно тень, скрывавшаяся в сознании, наконец обрела голос.
— Тебя ничего не тревожит в этих бумагах? — Марцин поддел пальцем один из отчётов, нахмурившись.
— Всё тревожит, — хмыкнул Жилин. — Чем больше читаю, тем больше вопросов. Будто хожу по кругу.
И правда, что-то было не так. Нечто неуловимое, тонкое, едва заметное. В отчётах слишком много логичных объяснений, слишком много «совпадений». Караванщики говорили о бурях, сбоях приборов, странных звуках — но не видели самого Роя. Все зацепки рассыпались, как песок сквозь пальцы.
Марцин разложил перед собой несколько страниц.
— Смотри. — Его палец скользнул по строкам. — Разные люди, разные караваны, а формулировки почти одинаковые. Будто кто-то правил их отчёты.
Жилин молчал, а внутри всё сжималось. Эта тонкая нить вилась через всё расследование. Кто-то незримо редактировал документы, подсовывал правдоподобные причины, создавал лабиринт, в котором даже он — даже тот, кто видел Рой — мог заблудиться.
Они встретились взглядами. Оба поняли: это только первый слой проблемы.
Жилин взял один из отчётов, пробежал глазами знакомые строки, нахмурился. Бумага шуршала в пальцах, в воздухе повисло напряжение, будто отдалённый гул грозы.
— Вот здесь. — Он ткнул пальцем в середину страницы. — Караван на восточном маршруте, неподалёку от хребта. Потеря связи. Время — ночь, погода — облачность, без осадков. По итогу списали на хищников.
Марцин хмыкнул, вытащил другой отчёт.
— А теперь глянь сюда. Тот же маршрут, другой месяц, снова ночь, снова потеря связи. Тут пишут про песчаную бурю. А вот ещё… — он развернул новую бумагу. — Третий случай. На этот раз якобы слышался вой ветра. Разные объяснения, но одно и то же место.
Жилин провёл языком по зубам, глаза сузились.
— И даже формулировки одинаковые, — пробормотал он. — Кто-то постарался, чтобы всё выглядело убедительно. А если положить их рядом…
Жилин склонился над столом, выкладывая документы в ряд.
— Видишь? — указал пальцем. — Повторяющиеся обороты. «Из-за резких порывов ветра экипаж не смог вовремя передать координаты». Или вот: «из-за песчаных масс обзор был ограничен». Разные ситуации, но одно объяснение. Будто автор этих строк один.
Марцин медленно выдохнул, пробежился взглядом по бумагам.
— Значит, кто-то не просто редактирует отчёты, а создаёт ложную картину. Один маршрут — несколько версий причин. Как будто хотят, чтобы никто не сложил единое представление.
Жилин покачал головой.
— Или наоборот — чтобы оно сложилось, но не такое, какое нужно нам.
Они замолчали. Где-то вдалеке скрипнул стул, глухо отстучали по полу сапоги — ночная Гильдия жила своей жизнью. В кабинете же воздух стал плотнее, напитанный пониманием: это не случайность. Это чья-то рука, уверенно ведущая следствие по ложному следу.
Допросы начались незаметно. Один за другим, словно ещё один ритуал, сперва цифры, потом голоса.
Жилин был призраком в комнате — голосом из темноты, взглядом, которого никто не видел. В допросных Гильдии его не светили, Вячеслав оставался козырем — скрытым, невидимым, пока не настанет момент выйти в поле.
В первый день он молчал. Слушал. Запоминал. Вопросы задавали другие — ровные, выверенные, не дающие сбиться с курса. Караванщики приходили по одному — неспешно, с натруженными лицами, с тяжестью дороги в голосах. У каждого была своя версия, а ответы звучали странно одинаково.
На второй день он уже знал, где искать ложь. В мелочах. В том, как кто-то говорил слишком уверенно, не оставляя места сомнению. В подрагивающих пальцах, когда разговор заходил о деталях. В повторяющихся фразах, сказанных слово в слово.
Некоторые вели себя слишком спокойно, либо знали больше, чем говорили, либо цеплялись за единственно «правильную» версию, боясь выйти за рамки. Другие, наоборот, нервничали, слишком часто поглядывали на дверь, словно искали выход.
На третий день он заговорил сам. Из темноты, без лица.
— Повтори, что ты видел.
— Я же говорил…
— Говори ещё раз.
Пауза. Долгая, густая, наполненная напряжением. Казалось, сейчас раздастся другой голос — раскалённый приказом или угрозой.
И тогда люди путались. Одни начинали повторять, но не теми же словами,